Родить по-русски. (2 ноября 2001г)

Со знакомым врачом мы договорились, что рожать я буду 5-го ноября.

Поэтому, когда все началось и случилось на 3 дня раньше установленного срока, я пришла в состояние дикого замешательства, потому что ничего из необходимых вещей у меня не было.

Дело в том, что, будучи личностями достаточно творческими, с богатой фантазией, ни Саша, ни я с со своим внушительным животом, все никак не могли поверить, что у нас действительно будет РЕБЕНОК. Заходя в магазин с детскими вещами, мы впадали в какой-то ступор, не в состоянии представить, что эти совершенно инопланетные на вид предметы должны скоро стать составляющей частью нашей жизни. Решили, что вот когда родится - тогда и покупать все будем. Ну, или разок сходим, 4-го числа, за день до роддома, купим там, что в списке написано. А где, собственно, список? А, на стене в приемном отделении висит? Ну, не беда, и туда тоже пешочком сходим. Но ничего из вышеперечисленного мы не успели.

Роды начались с колоссального выброса адреналина и панического ужаса, граничащего с помешательством. Была у нас газовая колонка, даже не колонка, а Дьявольский Аппарат, который на включение крана горячей воды реагировал жутким взрывом, от которого звенели в окнах стекла, а душа уходила в пятки. Но это еще не все - если, не дай Бог выключить кран с горячей водой, то ПЛАМЯ не гасло, и продолжало гореть до тех пор, пока, давление кипящей в трубах воды не пересилило плотность металла. Так вот, мы с Сашей привыкли никогда не выключать воду, пока работает колонка. А мама моя, приехавшая из далекого Таллинна специально ко дню пополнения семейства, этого не знала. Мы мирно болтали на кухне, занимаясь приготовлениям обеда, и, внезапно колонка злобно зашипела и затряслась в агонии, чем повергла меня в состояние такого панического ужаса, что буквально через несколько минут после того, как газ был перерыт и включена вода - я ощутила, как в недрах моих что-то сдвинулось. Но какой же была моя радость при виде долгожданных, неприглядно коричневых пятен на штанах! Я буквально тряслась от восторга - бегала то в ванную, то на кухню, то в комнату, и кричала: “УРА! Я буду рожать!" Просто было такое чувство, что моя беременность не закончится никогда. К тому же не хотелось подводить маму - она приехала в отпуск, из самой Эстонии, всего на 28 дней, специально к внуку, а он еще во мне сидит.

Ничего не соображая от радости, я вызвала скорую и Сашу. Последний примчался меньше, чем за 5 минут и совершенно не знал что делать и чем занятья. Мы с мамой тоже не знали. Я скакала по квартире, в спущенных по щиколотки штанах, пытаясь вспомнить хоть отдаленное содержание заветного списка на стенке в приемном покое. Сказала, что из больницы позвоню и скажу, что мне нужно принести. Мама осталась дома, а мы с Сашей выскочили на лестницу, где столкнулись с врачами из "Скорой".

-“Это вы рожаете?” - и недоверчиво так посмотрели.

-“Я!” - с радостью ответила я.

-“Ну а что у вас там... боли, воды отошли?”

Говорить на столь ответственную тему на лестничной клетке было неудобно, и мы поднялись обратно домой. Мама удивилась.

-"У меня кровь!" - торжественно ответила я.

-“Много крови? Со слизью?”- с надеждой спросили медики.

-"Крови мало - как в последний день месячных", - и посмотрела на них жалобно, что бы не передумали меня вести рожать. Я даже испытывала определенную неловкость.

-“Ну, поехали” - сказал врач, казалось, расстроенный отсутствием вод, болей и прочих весомых атрибутов начавшегося родоразрешения.

И вот мы едем в карете “Скорой помощи”. Я пытаюсь внушить себе, что у меня что-то болит - но тщетно. Саша сидит совершенно огорошенный. Будто его самого только что родили. Врач улыбается, а я болтаю без умолку, потому что страшно нервничаю.

В больнице меня посмотрела уже знакомая санитарка, послушали сердцебиение малыша и начали оформлять больничную карту. Стало быть, берут. Потом меня на кресле посмотрела врач, женщина, неожиданно красивая и добрая и так как-то просто сказала: “Голова низко. Сегодня будем рожать!”.

Попрощавшись с Сашей, и отдав ему кулек со своей верхней одеждой, я отправилась на 5-й этаж в отделение ЭГП, где лежала на сохранении месяц назад.

Поскольку никаких особых ощущений я не испытывала, ничто не помешало мне спокойно застелить свою койку, быстренько перезнакомится со всеми лежащими на сохранении беременными и со спокойной душей заняться рукоделием. Предчувствуя дни безделья в ожидании родов, я взяла с собой свое лоскутное одеяло и иголку с нитками (оставив дома кучу действительно необходимых вещей). Когда стемнело, я обратила внимание на ноющую боль внизу живота, как при месячных и некоторую регулярность в схваткообразных ощущений в пояснице. Вся палата с интересом и завистью наблюдала за моими ощущениями, о которых я радостно докладывала всем, кто попадал в поле зрения.

Дело в том, что женщины, устроившиеся в больницу, “Заранее”, переживают колоссальные муки ожидания, так как больница никаких развлечений, кроме, собственно, родов, предоставить не может - и вот слоняются они неделями по унылым коридорам, большие, унылые, и, просыпаясь, каждое утро, говорят себе: “Ну, все, уже сегодня”, а роды так и не наступают. И вот теперь, все, кто попал в отделение с аналогичными симптомами, как у меня, рассказывали, что сидят здесь уже по 2 недели - и рождаться как-то никто не собирается. Совсем недовольная такой перспективой (палата на 6 человек, условия, мягко говоря, так себе..) я решила, во что бы то ни стало разродиться как можно скорее. Представьте это зрелище - в ярко розовом халате, в теплых носках и в тапочках, придерживая свой огромный живот, я гуляю по больничной лестнице. Пять этажей вниз - и не спеша, вальяжно так - наверх. Сначала, никто из снующих туда-сюда врачей не обращал на меня внимание, но потом, после очередного столкновения, глядели с любопытством и иронией. “Шож ты дытя усе ходыш?”, наконец спросила пожилая санитарка. Я попыталась ей объяснить, что подобным образом надеюсь ускорить, или, вернее, задать ритм своему грядущему родоразрешению, “Бо вже надойив цей живот”, но она, вместо того, что бы разделить мой спортивный энтузиазм, лишь недоверчиво покачала головой. И результат не заставил себя ждать. Когда схватки (приступы боли в животе) стали более или менее заметными (но вполне терпимыми, как во время месячных), и повторялись каждые 3 минуты (вся палата, затаив дыхание, замеряла по часам) - я пошла в коридор в поисках какого-нибудь врача, с требованием: “Так. Кто тут будет меня родоразрешать?”. Беременные, к этому времени подогретые моей веселой болтовней, держась за животы, взорвались смехом. Мне потом рассказали, что этой фразой я прославилась на все отделение.

За окном была ночь, ласково горели огни на Севастопольской площади, струились машины, народ кушал в МакДональдсе, а я, веселая, в азартном предвкушении, сидела на гинекологическом кресле в смотровой.

-“Ну, так что, я, наконец, рожаю?”

Женщина-врач, пообещавшая мне сегодняшние роды, посмотрела на меня строго и с упреком: -“Значит так, приготовься, что будет очень больно. Ужасно больно. И никакое обезболивающее тебе не поможет”. Кто-то другой, услышав подобное из уст врача, возможно бы и сдрейфил, но меня, по правде сказать, распирало такое чудовищное любопытство, что страшные слова были просто не восприняты. “Не будет” - тоном, не приемлющим возражения, сказала я. Через мгновение, случилось что-то ужасное и неожиданное, у меня помутнело в глазах от боли.

- “Сейчас шейку матки растянем немножко, что бы тебе помочь”

Я притихла, решив, что больнее этого, все равно ничего быть не может.

Девчонки в палате стали снаряжать меня на роды. Постепенно мы переместились в буфет, и разноцветной пузатой стайкой сидели за столиком, меня поили чаем с лимончиком и сахаром и рассказывали, что все будет хорошо. Меня потрясла искренность их пожеланий, их глаза светились, и такое количество малознакомых людей мне еще никогда не желало столько добра. Пару раз к нам приходила врач, что бы поторопить меня, и, видя такую идиллию, с трудом сдерживала улыбку и закатывала глаза.

Наконец, отправили на пост к медсестре мерить давление. Она внимательно посмотрела на меня и спросила: “Вы нервничаете?” Я ответила, что конечно, да, как тут не нервничать. Давление было 200\160. При том, что чувствовала я себя боле, чем сносно. От этого мне смешно смотреть американские триллеры, где врачи в синих халатах суетятся вокруг роженицы и кричат что-то типа: “Давление 160/130, мы терем ее!” Когда сказали: “Пошли делать клизму!”, я поняла, что процесс, наконец, пошел. Клизму мне никогда в моей сознательной жизни не делали, и из туалета я вышла с чувством, что все самое страшное - позади.

За время беременности я успела прочесть несметное количество книг, в том числе и сугубо медицинское “Физиологическое Акушерство”, 1953 года выпуска. Стоит заметить, что с тех пор в нашем родовспоможении НИЧЕГО не изменилось. Боль в животе становилась все противнее. Уже появилось желание лечь где-нибудь в тишине, свернуться калачиком и спокойно все переждать. Но любопытство не давало раскиснуть. События разворачивались и впрямь, интересные - мне дали казенную ночнушку с вырезом до пупа и халатик, неопределенного сероватого цвета. Я собрала свои вещи в кульки, которые мне сказали оставить на кровати и меня повели рожать!

Родильный блок находится на 2-м этаже, в крыле, прямо над входом, где толкаются взволнованные посетители.

Заходишь, и аж дух захватывает от мысли, что это и есть та самая святая святых, где появляются дети. Действительность, впрочем, оказалась весьма блеклой - длинный коридор, полумрак, каталка под стенкой, несколько дверей и тишина. Меня завели в не очень большую комнату с коричневым кафельным полом в белесых разводах от хлорки и с белыми кафельными стенами. Посередине стояло жуткого вида приспособление, явно очень древнее на вид, застеленное рыжей клеенках в непонятных пятнах. Когда я, под взглядами трех пар врачебных глаз залезла на это кресло пыток, выяснилось, что я забыла снять свои теплые шерстяные носки с пальчиками. Зрелище было, наверное, смешное. Носки сняли и отдали медсестре. Потом неприветливый врач сделал со мной что-то, и я почувствовала, как из меня хлынула горячая жидкость. Никакой особенной боли я не испытывала. Врачи, тем временем, разбирались друг с другом, когда я буду рожать - сегодня или уже завтра утром. Неприветливый врач сказал, как отрезал, что сегодня. Мне дали ворох тряпочек и сказали, что течь будет из меня все время. Я была довольна и расслаблена. Этого момента я ждала слишком долго, что бы теперь пугаться и расстраиваться

Но вместо того, что бы начать рожать, меня повели по коридору в палату. Там было две широких койки, застеленных клеенками. Рядом лежала молодая женщина с лицом, ну ПЕПЕЛЬНЫЙ, это еще не тот цвет, что бы описать.. она выглядела ужасно.

Я прочистила горло, легла на свою койку, поприветствовала ее и представилась. Она ответила дрожащим голосом, что зовут ее Лиля, и что ей будут делать кесарево.

- “Ну, тогда у тебя все будет хорошо!”

Я лежала, и меня почему-то трясло, как в ознобе, казалось, что я страшно волнуюсь перед встречей. Меня тем временем подключили к прибору, измеряющему сердечный тон малыша и эти минуты я буду помнить всю жизнь - яркий свет, больничные стены, жар и боль, и окно, за которым так уютно, так спокойно горят больничные огни, и комната заполнена клокотанием сердечка моего ребенка, будто табун маленьких лошадок: бейся, бейся... все будет хорошо. Хорошая фраза: -“Нам было неудобно друг в друге”.

Через какое-то время пришла акушерка с добрыми глазами и сказала, что сейчас поставит мне капельницу, который, правда, стоит 7 гривен. У меня с собой было 50 одной банкнотой, которые я хотела отдать кому-то из врачей, но так и не знала кому именно. Катетер - это длинная толстая игла, которая где-то на 5 см. вводится в вену. Проблема состояла в том, что в стандартном месте, на локтевом сгибе, у меня какая-то кривая, неподходящая вена, и, исколов меня раз 10, акушерка воткнула этот ужас мне в запястье, причем с внешней стороны, где обычно носят часы. К этому моменту, я должна признаться, что было настолько больно, что все вышеперечисленные манипуляции не принесли особых страданий. Я думала, что в капельнице обезболивающее. Наивная! Через пару минут схватки стали настолько сильными, что все мое веселенькое настроеньице куда-то пропало, и лежать просто так, с закрытыми глазами было сложно. Появились тревожные мысли и растерянность типа: “Але, товарищи, мы же так не договаривались!” Если бы меня пытали, то я бы в этот момент рассказала бы ВСЕ! Единственным спасением было расслабление. Нет, конечно, при такой дикой боли это слово звучит просто смешно, но я имею в виду вот что: обычно, боль является сигналом. Мы привыкли отвечать на сигнал каким-то действием, и чем сильнее боль, тем сильнее жажда что-то сделать, что бы избавиться от нее. Я отлично понимаю, почему некоторых женщин приходится держать во время схваток - потому что от боли хочется бежать! Я пыталась внушить себе, что я - это не я, и то, что сейчас происходит со мной - на самом деле не со мной, и главное - как-нибудь закончиться. О том, что “скоро” думать я боялась, так как дополнительное ожидание конца боли может сделать все еще мучительнее. Чем дальше - тем больнее. Лилю увезли куда-то на каталке, а я лежала с закрытыми глазами, в каком-то паническом ступоре, с одной единственной мыслью: “Я ничего не могу с этим поделать. Это не я!”. Стонать было еще больнее. Единственным облегчением было просто очень глубокое частое дыхание, как подсказала врач. Когда с меня сняли прибор, измеряющий сердцебиение ребенка, я легла на бок и стало чуть-чуть легче.

Я была совсем одна в палате. Так было легче. Один на один со своей болью. Как-нибудь уж разберемся друг с другом: Потом стало тошнить. Хотелось пить. Пить не давали. Все надоело. Акушерка заглядывала ко мне время от времени, и когда я уже совсем в подавленном состоянии прошептала, что мне, вообще-то очень больно, она улыбнулась и ответила, что это хорошо - скоро будем рожать! Казалось, что какая-то чудовищная сила выворачивает меня наизнанку. Потом мне сделали укол, со словами: “Еще чуть-чуть тебе поможем!” Я, наивная, опять ждала болеутоляющего. Что со мной стало происходить! Это такое: на этом этапе, однозначно могу сказать, что сознание притупляется и боль становится, соответственно, неосознанной. Появилось новое чувство - такое, будто у меня сейчас будет жуткий ПОНОС, или, как при рвоте - неудержимые, спазматические порывы. Хочется тужиться, что бы выпихнуть из себя нечто. Когда этот порыв накатывается, то даже легче, чем в его ожидании. На этом этапе я уже не могла молчать и изо всех сил кряхтела и мычала, прикрыв глаза, хотя до истошных воплей, как в кино, было еще далеко. Кровать подо мной была совсем мокрой, перевели на соседнюю. Оказывается, я еще в состоянии оценить приятность свежих прохладных простыней. Жалко, что попа должна быть неподвижной (в продвинутых роддомах рожать можно в любом положении) - мне хотелось задрать ноги до самых ушей.

Акушерка с добрыми глазами сказала, что у меня все еще впереди. Я ей не верила. В обалдевшем сознании, впрочем, еще оставалось немножко места для любопытства: а что будет дальше? Какое-то время я лежала опять одна, и мне было решительно наплевать абсолютно на все. Теперь понимаю, как рожали в поле и в банях - в этот момент уже все равно где ты и с кем ты. Прибежал врач, решил посмотреть как там дела, и тут как заорет: “Немедленно в род. зал!”. Вероятно, их удивило то, что я до сих пор не кричу. Табун докторов умчался куда-то в коридор, а я опять осталась одна сосредоточенно пыхтеть и тужиться. Было чувство, что мой малыш родится прямо здесь. Врачи вернулись и сказали встать. Под руки повели меня через коридор. Этот момент я помню очень смутно. И совсем не помню, как они тащили за мной капельницу – катетер сняли только после родов. Пока они возились вокруг кресла (комната была уже другой – просторный зал с двумя креслами), я села на корточки и продолжала увлеченно тужиться. Это было состояние какого-то азарта, как в завершении кросса на длинную дистанцию. Когда и сил мало, и болит все, но вот она цель - уже совсем чуть-чуть!

Мне как-то помогли взобраться на кресло, в лицо ударил яркий свет, на ноги одели экзотического вида мешки, а руки мои положили на металлические рычаги, торчащие из кресла и: понеслось-поехало. Было ощущение американских горок. Странно, что обычно все боятся именно момент рождения, а не схваток. Было уже не так больно - просто ощущение страшного поноса и дикое желание облегчиться. Прямо передо мной было окно, наполовину закрашенное белой краской, вокруг стояли трое врачей. Потом было что-то непонятное, не такое уж и неприятное, что-то, что я не могла для себя объяснить, но через мгновение меня пронзила новая острая боль. Врачи закричали это пресловутое: “Тужься!”

Что-то уперлось в меня ТАМ, с обратной стороны. Потом сказали расслабиться и дышать ртом, и тут вдруг: “ДАВАЙ!” И я, сквозь щелочку полуприкрытых век увидела, как из меня что-то торчит, какое-то красно-бело-желтое. “Пальмовое масло!” - торжественно сказал врач. Я поняла, что все позади.

-“Ну, еще разочек!”. И потом, буквально через секунду наступило невозможное, эйфорическое облегчение.

-“Ну кто там?” - спросила я, улыбаясь во весь рот.

-“Смотри сама!”

И мне показали мальчика. Мы смотрели друг на друга с одинаковым потрясением. Он был неожиданно большим, каким-то очень человеческим на вид, с волосатой мокрой головой и прищуренными глазами. Когда его, с неперерезанной пуповиной положили мне на грудь, я испытала чувство, чем-то походящее на оргазм. Это было что-то очень инстинктивное, рефлекторное, какое-то несказанное блаженство. Мой ребенок был теплым, мягким и пушистым. Я в исступлении гладила его, бормоча что-то бессвязное. Потом малыша забрали на дальнейшую обработку, а мне сообщили, что роды прошли успешно, что разрывов у меня нет, что ребенок весит 3600 и что с ним все в порядке, и в конце этой замечательной информации внезапно ткнули в меня огромным куском ваты с йодом. Я застонала от боли и сказала, что так не честно. Меня похвалили за мужество (я ни разу не закричала), под задницу положили жутко неудобный судочек, на живот - пузырь со льдом и оставили лежать на каталке еще два часа. Это было эйфорическое состояние - у меня ничего не болело, я чувствовала прилив сил и бодрости, все волнения остались позади, и казалось, что я могу сейчас запросто встать и пойти.

Где-то там, за одной из открытых дверей, истошно вопил мой ребенок, и, его звонкий уверенный голос, жизнеутверждающим эхо витало по больничным коридорам. Потом меня подкатили к телефону на дежурном посту и разрешили позвонить Саше и Маме. Через два часа меня привезли в палату послеродового отделения. Там было тихо и просторно. Завернутого в казенные пеленки малыша положили на кровать рядом со мной.

В эту ночь я так и не смогла заснуть. Мой младенец был самым прекрасным, что я когда-либо видела своей 20-летней жизни!