Евгения Гапчинская: Мне всегда в радость моя работа!

Небольшая галерея в центре столицы. Выставка картин. Мягкий свет. В центре – железное ложе, которое скорее принято называть койкой, со множеством старых и «советских» плюшевых зайчиков и медвежат. Со стен галереи смотрят маленькие глазки каких-то непропорциональных детей, ручки и ножки которых в разы меньше их огромной головы. Стульчики, билетики, вазочки, бутербродики, пирожные, собаки, тазики, птички – на первый взгляд, смотрятся вообще как-то очень противоречиво с общепринятыми законами академического изобразительного искусства. Но почему-то здравый разум отказывается искать вроде как банальную логику и подгонять увиденное под общепринятые стандарты. Да какая в этом разница! Главное, что ты чувствуешь! Вот художница Евгения Гапчинская пренебрегает этими самыми академическими канонами (хотя и писала в этом направлении десяток лет), и радует глаз своего почитателя со всего мира довольно таки своеобразной и неповторимой манерой ею придуманного стиля, названия которому нет и не будет никогда!

О своем неповторимом и неопределенном стиле, отсутствии мук творчества, исчерпаемости сюжетов, домоседстве, своей молчаливости, запахе счастья, женском счастье и роли друга-мужчины в своей жизни рассказала художница Евгения Гапчинская изданию UAUA. Ее галерея только что начала свою работу.

UAUA: Много ли людей приходит в Вашу галерею на протяжении дня? Рабочий день только начался, мы только уселись писать интервью, а двери в галерею не закрываются!

ЕГ: Понятия не имею, я не нахожусь здесь целый день. Но в субботу и воскресение я даже боюсь заходить сюда. Потому что около 20-30 человек здесь могут находиться одновременно. Девчонки (работники галереи – Авт.), скажу Вам, даже не могут в туалет отойти, так много здесь людей. А я стесняюсь приходить – ведь все сразу обращают внимание. И я стараюсь, если мне надо привезти в галерею что-то, то в субботу и воскресение захожу через черный вход, либо муж забегает.

UAUA: Когда люди слышат Ваше имя, я наблюдаю, что в их глазах возникает необычайной теплоты огонек, и кажется, что человек попадает … в детство, наверное. Откуда такая реакция? Потому что каждый сюжет картин – сюжет с детства? Или мы все родом из детства?

ЕГ: Мне в принципе сложно анализировать свое творчество, я не отношусь к тем художникам, которые могут рассказать о своих картинах – концептуально, символически, предать почву и фундамент. Мне всегда было сложно, я даже диплом свой - сдала живопись на пятерку, а перед комиссией выступать и говорить мне было не по себе, я не знаю, или это детство, или нет. Скажем, взрослые будут воспринимать буквально картину, на которой ребенок у лужи пускает кораблик. А для ребенка здесь более важны детали. Он в этой картине видит другие вещи.

В основном мои картины – это про любовь, про взрослые чувства, те же впечатления в Париже от круасанчиков, - это все взрослое. Дети мало находят лирики во французском завтраке, или в крышах, или любви, или в ожидании, или в запахе спинки. Это все – взрослые ощущения, скорее всего женские ощущения. Мне кажется, что больше я пишу про взрослых. Я ни о ком не думаю, это все у меня внутри. И это кажется мне нежным, игривым, смешным. Но дети и сюжеты про детей – это скорее как часть, то, что мне приятно во взрослой жизни. Это как любовь к детям, как любовь взрослых к котятам, щенкам, к вкусной еде, к красивым поездкам. Вообще, это, наверное, букет для взрослых.

UAUA: Это как сказка «Алиса в стране чудес»? В детстве мы ее читаем и видим одно, а перечитывая во взрослом возрасте – другое?

ЕГ: Дети больше рассматривают детали. Если взрослые рассматривают картины, особенно большие – они ловят свои ощущения – любовь, слезы, воспоминания. То дети, смотря на эту же картину, они говорят: посмотри, как бутербродик с колбаской завернут в бумажечке, а тут муха поползла, выползла из лужи с молоком, а потом оставила молочную дорожку, а здесь у него из карманчика торчит кошелечек, а из кошелечечка денюжка! Дети больше рассматривают детали. А взрослые больше ловят ощущения – естественно, каждый свое.

UAUA: Дети на Ваших картинах. Вашу манеру невозможно спутать с другими художниками. А Вы уже обозвали свой стиль? На протяжении многих лет в СМИ Вы неоднократно говорили, что названия этому стилю нет и быть не может.

ЕГ: (смеется) Нет, конечно! Я думаю, что я и до смерти никак не назову этот стиль. Наверное, можно найти (название стиля – Авт.), но, в сущности – не легло. Даже нет необходимости, я об этом нигде не пишу, и зачем запихивать творчество в какие-то рамки?

UAUA: А страшно ли было Вам после десятилетия работы отступать от академического стиля?

ЕГ: Это вообще самое сложное, что у меня было. Меня спрашивают – у вас в муках рождаются картины? Да нет у меня мук творчества, мне всегда в радость. У меня никогда не было мучений, жжений внутренних. Но вот это было просто «хрусь». Банальная ситуация – тебя учили 10 лет рисовать, и так ты уже рисуешь. А от этого просто тошнит, это становится невыносимым, и ты чувствуешь себя старым, когда это делаешь. А по-новому не можешь, и не делаешь. И это вот несоответствие в голове, и того, что умеют руки – это страшно.

Великолепно то, что когда есть фундаментальная школа старой живописи, академической – тогда у тебя есть серьезный фундамент под ногами. Я не превозношу себя, но художники поймут о чем говорю – ты, в общем, можешь рисовать как Рембрандт, можешь как Моне, как Ван Гог. И если ты еще изучал в институте технику и технологию живописи, тебе будет гораздо легче рисовать. Ведь очень многое означает - сама технология, и сложность рисовать живого человека. Когда ты знаешь мышечный каркас, анатомию, владеешь светотенью, когда знаешь, как вставить глаз в глазницу, что нос – это пирамида, глаз – это шар, а веко – это линия, которая натягивается на этот шар, когда ты знаешь костное строение и можешь технически это нарисовать – ты уже можешь нарисовать черный квадрат – да простят меня все. Но это правда, это действительно так. Когда ты прошел фундаментальную школу, которую я так не любила за ее ежовые рукавицы, то это был переломный момент. Более психологический. Мне было очень сложно рисовать – большие головки, маленькие ручки и ножки, сложно было перейти от постановок натурщиков. И тут я рисую человечков – душе приятно, но рукам тяжело справиться. Как это?! Ведь ты не показываешь свои знания анатомии человека!

UAUA: Первые Ваши работы отличаются от работ, которые Вы пишете сегодня? И сильно ли изменился Ваш стиль?

ЕГ: Когда листаешь большой толстый каталог, ты можешь уже анализировать. Люди, которые раньше покупали мои работы и сейчас – говорят: ой, Женя совсем другая. Я этого не чувствую, и даже страдаю от того, что я всю жизнь делаю одно и то же. Но, по сути, отдаю себе в этом полный отчет, но оправдываю себя только тем, что мне это нравится. Когда я открываю альбомы других художников, то, по сути, тоже понимаю – Моне сходил сума от этих садов и лилий, и тоже в течении 30-ти лет он рисовал эти мотивы. Точно так же Караваджо нравились натурщики с фруктами. Рубенсу нравились обнаженные тела, отягощенные плотью. Поэтому, это мне легкое утешение. Мне кажется, что я не меняюсь, что я рисую одно и то же.

UAUA: Исчерпываются сюжеты?

ЕГ: Бывает, ты чувствуешь, что все исчерпывается. Вот тебе нравится один мотив - купание. Это мой любимый мотив. Я могу не писать год и два, а потом увижу эту нежность, эту пену, или эти развешанные трусики в розочках! Это все в твое сердце как нож вонзается, и тебе опять хочется сесть нарисовать, хотя понимаешь, что … ну …. эту тему писала вдоль и поперек. Наверное, бывает так, что у художника находит отзывы одно и то же. Точно так же как моринисты, которые всю жизнь рисовали море.

Сюжеты исчерпываются, а потом что-то цепляешь вновь. И уже не можешь этой темой насладиться. Многие люди говорят – мол, села на этот конек, и его эксплуатирует. А с другой стороны хочется таким людям сказать, хоть они все равно не поверят – но это же меня трогает, и трогает, и трогает! И даже иногда ты садишься и видишь – лодка, море и рыба, рыбак тащит рыбу – это то, что ты увидел когда-то вживую, в туманном серебристом вечере. А потом сажусь, рисую и вижу – эта картинка серебристая, а потом видишь, что будет красиво, когда желтый песок и синее море, а потом облака, как вата. И ты думаешь, как же сделать его вот таким вот пудренно-розовым, вот это таким вот серебристым, или вот таким солнечным и сине-желтым! (смеется…)

Одним людям кажется, что ты эксплуатируешь эту тему, а тебе кажется, что ты ею никак не наешься, никак не насладишься. А потом ты понимаешь, что там было еще одно такое красивое состояние, когда облака были с одной стороны розовые, а с другой фиолетовые, тоже понимаешь – что это все уже просто стыдно рисовать. Но потом я сажусь и думаю – я никому ничего не должна. Я хочу вдоволь этим насладиться. И получается так, как получается.

UAUA:: Дочь, муж – подсказывают сюжеты?

ЕГ: Ну, нет.

UAUA: А участие Насти и Димы, как они Вам помогают?

ЕГ: Настюша поддерживает тем, что всегда была самостоятельная, и скорее, когда мне плохо, или когда устала – она заботится, она вкусно готовит кушать лет с семи, она всегда подогреет молока, укроет. Спасибо, Богу, наверное, что получился такой вот ребенок. А Дима? Дима есть Дима. Дима – это мужчина, все, кем для женщины должен быть мужчина.

UAUA: Преимущественно Вы – домоседка. Это известно!

ЕГ: Я домоседка! И такая, что меня не выколупаешь из дому.

UAUA: А гости? Как часто бываете в гостях, у друзей? И часто ли Вы приглашаете людей в свой дом?

ЕГ: В гости? По выходным! Но скажу честно, у меня немного друзей. Раз в неделю я точно хожу к кому-то в гости. И по выходным у меня все с детьми, мы играем в бадминтон, водяные стрелялки, тарелки летающие (смеется), обязательно - одеяло расстеленное, вкусная еда, а дети раздеваются до трусов.

UAUA: Дни рождения?

ЕГ: Дома – примерно также. Валяемся, наряжаемся в смешные головные уборы, еще что-нибудь. Скажу честно, я плохой организатор таких праздников, когда люди выезжают в другие города, или пишут сценарии прогулок и празднеств. Ресторан – я никогда не получала удовольствия. Мне нравится готовить, люблю, когда заваливает много людей в дом, когда начинается такой хаос, когда дети берут все игрушки и начинают с колясками и мишками блуждать, когда мужчины про свое говорят – про технику, а женщины …. Но ведь это обычный человеческий набор, самый сладкий в этой жизни.

Продолжение интервью с известной художницей Евгенией Гапчинской читайте в скором времени.

Автор: Ирина Фомицкая для UAUA.

ФОТО: Павел Довгань.